Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды
пошло! Что будет, то будет, попробовать
на авось. (Вслух.)Если
вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь,
шел было к
вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать
вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого
вы знаете. Ведь
вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев
на землях и у того и у другого.
А
вы — стоять
на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что
идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож
на такого человека, что хочет подать
на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит
на цыпочках вслед за квартальными.)
Слуга.
Вы изволили в первый день спросить обед, а
на другой день только закусили семги и потом
пошли всё в долг брать.
Городничий. Полно
вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков
на чай.
Городничий. Чш! (Поднимается
на цыпочки; вся сцена вполголоса.)Боже
вас сохрани шуметь!
Идите себе! полно уж
вам…
Впереди летит — ясным соколом,
Позади летит — черным вороном,
Впереди летит — не укатится,
Позади летит — не останется…
Лишилась я родителей…
Слыхали ночи темные,
Слыхали ветры буйные
Сиротскую печаль,
А
вам нет ну́жды сказывать…
На Демину могилочку
Поплакать я
пошла.
— Скажи! —
«
Идите по лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете
на поляночку,
Стоят
на той поляночке
Две старые сосны,
Под этими под соснами
Закопана коробочка.
Добудьте
вы ее, —
Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
— С кем встречи
вы боитеся,
Идя путем-дорогою?
Чур! отвечать
на спрос!
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется
вамСмеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем...
За спором не заметили,
Как село солнце красное,
Как вечер наступил.
Наверно б ночку целую
Так
шли — куда не ведая,
Когда б им баба встречная,
Корявая Дурандиха,
Не крикнула: «Почтенные!
Куда
вы на ночь глядючи
Надумали
идти...
Г-жа Простакова. Бог
вас знает, как
вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит, что
на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся! Вот и теперь, сюда
шедши, я видела, что к тебе несут какой-то пакет.
Только
на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда
посылал сказать:"
Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
— И будете
вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу
на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же
пойду на войну — и
вы идите! А до прочего
вам ни до чего дела нет!
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я
иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и
на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем
вы тогда думали. О важном?
— Да вот я
вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у
вас в порядке
идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «
На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
— Я не знаю,
на что
вы намекаете, maman, — отвечал сын холодно. — Что ж, maman,
идем.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у
вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё
пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они
идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
«Да, я должен был сказать ему:
вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не
шло без этих усовершенствований,
вы бы были правы; но оно
идет, и
идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика
на половине дороги.
—
Идите,
идите,
вы найдете дорогу
на мельницу! — крикнул Левин и, оглянувшись, с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье в вытянутой руке, выбирался из болота к мужикам.
— Очень рада, я сейчас
пойду надену шляпу.
Вы говорите, что жарко? — сказала она, остановившись у двери и вопросительно глядя
на Вронского. И опять яркая краска покрыла ее лицо.
— Но я всё-таки не знаю, что
вас удивляет. Народ стоит
на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство
идет потому, что народ образован; стало быть, у нас надо образовать народ, — вот и всё.
— Ну вот
вам и Долли, княжна,
вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя
на большую каменную террасу,
на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но
вы велите подать завтракать, а я
пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами
на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом!
Слава Богу, у меня нет дочерей! Но
вас наградит та, для которой
вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
— Оттого, что солдатская шинель к
вам очень
идет, и признайтесь, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь,
на водах, не придаст
вам ничего интересного… Видите ли,
вы до сих пор были исключением, а теперь подойдете под общее правило.
— Мне совестно наложить
на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно
вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там
на чьей-то побочной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии,
слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне
на руки это — детей, дела; оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что
вы в моих руках; ведь дело
идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже
на все нужно решаться. Знаете ли
вы Ивана Потапыча?
— Как же,
пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным
вы никому не давайте ничего, об этом я
вас прошу. Приятели мои не должны платить. — Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие
на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок было почти
на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец сказал...
— Афанасий Васильевич! вновь скажу
вам — это другое. В первом случае я вижу, что я все-таки делаю. Говорю
вам, что я готов
пойти в монастырь и самые тяжкие, какие
на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю, что Богу повинуюсь.
— Хорошо; положим, он
вас оскорбил, зато
вы и поквитались с ним: он
вам, и
вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте,
на что же это похоже? Как же оставлять дело, которое только что началось? Если уже избрана цель, так тут уже нужно
идти напролом. Что глядеть
на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да
вы не отыщете теперь во всем свете такого, который бы не плевался.
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где
вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких
вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для
вас я забывал
И жажду
славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как
на лугах ваш легкий след.
Стремит Онегин?
Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет,
на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись
на руку щекой.
—
Вы бы прежде говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой и с досадой, изо всех сил бросая какой-то узелок
на дно брички. — Ей-богу, голова и так кругом
идет, а тут еще
вы с вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку и утирая с загорелого лба крупные капли пота.
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно
на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда
вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я
иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [
Вы не читали газеты? (нем.)]
Да когда
на то
пошло, то и я с
вами еду! ей-богу, еду!
Я знаю, есть между
вас такие, что чуть Бог
пошлет какую корысть, —
пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты [Оксамит — бархат.] себе
на онучи.
— Мы ошвартовались у дамбы, — сказал он. — Пантен
послал узнать, что
вы хотите. Он занят:
на него напали там какие-то люди с трубами, барабанами и другими скрипками.
Вы звали их
на «Секрет»? Пантен просит
вас прийти, говорит, у него туман в голове.
— Да, Атвуд, — сказал Грэй, — я, точно, звал музыкантов; подите, скажите им, чтобы
шли пока в кубрик. Далее будет видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я выйду
на палубу через четверть часа. Пусть соберутся;
вы и Пантен, разумеется, тоже послушаете меня.
Это
вы его хорошо учили тогда, чтоб он сам
на себя
пошел и сказал.
Понимаете ли
вы, что лужинская чистота все равно что и Сонечкина чистота, а может быть, даже и хуже, гаже, подлее, потому что у
вас, Дунечка, все-таки
на излишек комфорта расчет, а там просто-запросто о голодной смерти дело
идет!
— А
вы небось выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублей награждения
идти на этакий ужас!
Идти с фальшивым билетом — куда же? — в банкирскую контору, где
на этом собаку съели, — нет, я бы сконфузился. А
вы не сконфузитесь?
— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня, снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам бог
послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то попойки.
На него можно положиться, уверяю
вас. И все, что он уже сделал для брата…
— Милостивый государь, милостивый государь,
вы ничего не знаете! — кричала Катерина Ивановна, — мы
на Невский
пойдем, — Соня, Соня! да где ж она? Тоже плачет! Да что с
вами со всеми!.. Коля, Леня, куда
вы? — вскрикнула она вдруг в испуге, — о, глупые дети! Коля, Леня, да куда ж они!..
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же
вы? Тогда что с ними станется?
На улицу всею гурьбой
пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Да и не поверит
вам никто: ну, с какой стати девушка
пошла одна к одинокому человеку
на квартиру?
— Нельзя же было кричать
на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда
вы такая
пойдете? Или
вы хотите предать его?
Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам. Знайте, что уж за ним следят, уже попали
на след.
Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал
вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
— Если
вам теперь надо
идти… — начала было Соня, совсем и не посмотрев
на Разумихина, а от этого еще более сконфузившись.
Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только
на вас в свои глаза посмотреть: как
вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом
шли, после того как он
вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить не посмели!..
— Я к
вам шел и
вас отыскивал, — начал Раскольников, — но почему теперь я вдруг поворотил
на — ский проспект с Сенной! Я никогда сюда не поворачиваю и не захожу. Я поворачиваю с Сенной направо. Да и дорога к
вам не сюда. Только поворотил, вот и
вы! Это странно!
— Говорю
вам: впереди меня
шла, шатаясь, тут же
на бульваре. Как до скамейки дошла, так и повалилась.